«Робот-зазнайка» и другие фантастические истории - Генри Каттнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Толстая шея, исчезающая в кричаще алой рубашке, была не харкеровской. Ни один Харкер не облачился бы с ног до головы в алый бархат даже на карнавал, не нацепил бы позолоченный пояс с позолоченными ножнами. Но если бы все же Харкер надел этот костюм, он стал бы похож – пусть едва уловимо – на Сэма.
Толстое тело, бочкообразная грудь, нелепое раскачивание при ходьбе… И тем не менее у Сэма в жилах текла кровь Харкеров, она постоянно выдавала себя в мелочах. Никто не мог понять, как удается Сэму носить одежду с такой элегантностью и двигаться с такой уверенностью вопреки коренастости, столь презираемой у высших классов.
Бархатный рукав сполз с его согнутой руки. Сэм стоял неподвижно и глядел на женщину сузившимися глазами.
Стальные глаза на румяном лице.
Спустя мгновение, повинуясь неосознанному порыву, женщина снисходительно улыбнулась ему. Резким движением плеча откинула рукав, вытянула изящную тонкокостную руку, унизанную широкими золотыми браслетами, очень нежно положила ладонь на запястье Сэма Рида и шагнула к нему. На его мускулистой руке, поросшей рыжими волосами, ее кисть казалась восковой, нереальной. Женщина почувствовала, как от ее прикосновения напряглись его мышцы, и улыбка стала еще снисходительнее.
Сэм сказал:
– В прошлый раз, когда я видел вас на карнавале, волосы были не черными.
Она искоса взглянула на него, не снизойдя до ответа. Сэм разглядывал ее не улыбаясь – черту за чертой, как будто это был портрет, а не живая красавица, оказавшаяся здесь лишь по капризу случая.
– Они были желтыми, – наконец решительно сказал он.
Извлеченный из памяти образ прояснился в мельчайших деталях, и Сэм понял, как сильно был впечатлен им в детстве.
– Это случилось… тридцать лет назад. В тот день вы тоже были в синем, я хорошо помню.
Женщина равнодушно произнесла, повернув голову так, будто разговаривала с кем-то другим:
– Вероятно, это была дочь моей дочери.
Сэм едва не ахнул. Конечно, он многое знал о долгоживущих аристократах, но еще ни с одним ему не доводилось разговаривать без посредников. На человека, чей жизненный срок исчисляется десятками лет, первая встреча с тем, кто ведет счет на столетия, действует ошеломляюще.
Он грубо хохотнул. Женщина посмотрела на него с легким интересом, она никогда не слышала такого смеха из уст представителей низших классов. Это был смех самоуверенного человека, довольного собой и не заботящегося о манерах.
Многие женщины до Кедре Уолтон находили в Сэме Риде таинственный шарм, но мало кто из них обладал такой же, как у нее, проницательностью. Кедре поняла сразу: это же то самое качество, в подражании которому и она, и все модницы из ее круга носят дикарские украшения в проколотых ушах и поют заунывные безыскусные баллады о смерти, кровопролитии, жестокости и тому подобных вещах, не вникая в значение слов. Это жизнестойкость, сила характера, мужество – свойства, давно утраченные людьми.
Она холодно взглянула на Сэма, слегка повернув голову так, что черный водопад омыл плечи, и спросила:
– Как тебя зовут?
Рыжие брови Сэма сошлись над носом.
– Вам незачем это знать, – ответил он с нарочитой бесцеремонностью.
На мгновение она опешила. Потом будто горячая волна прокатилась по мышцам и нервам, растопив лед отчужденности. Она глубоко вздохнула; унизанная перстнями кисть скользнула по рыжим волоскам на руке Сэма.
Отведя взгляд, женщина предложила:
– Можешь рассказывать о себе, пока мне не станет скучно.
– Вам легко наскучить?
– Очень.
Сэм Рид окинул ее взглядом с головы до ног. Увиденное ему понравилось, и он вроде бы понял почему. За сорок лет Сэм накопил огромный запас разрозненных знаний о жизни башен – не только о быте аристократов, который у всех на виду, но и о тех тайных средствах, которыми пользуются бессмертные, чтобы подогревать слабеющий интерес к бесконечной жизни. Он решил, что сможет заинтересовать эту женщину.
– Идемте, – сказал он.
Это случилось в первый день карнавала. А на третий – и последний – день Кедре намекнула, что случайная связь может не прерваться с окончанием празднества. Сэм удивился, но не обрадовался. Во-первых, как быть с Розат? А во-вторых, он заключен в тюрьму, из которой никогда не сможет вырваться, а теперь ему предлагают вдобавок надеть кандалы.
Повиснув в невесомости, пустоте и мраке, Кедре и Сэм следили за трехмерным изображением. Это было чрезвычайно дорогое удовольствие, оно требовало искусных операторов и как минимум одного роботизированного самолета с мощными фото- и телекамерами. Самолет летел высоко над континентом, направив приборы на происходящее внизу.
Там зверь боролся с растением.
Он был огромен, этот зверь, и отменно приспособлен для борьбы. Но его тело было мокрым не только от воды, но и от крови, струившейся из ран, нанесенных кривыми, как сабля, шипами. Ветви хлестали с поразительной точностью, разбрызгивая капли яда, который блестел во влажном сером воздухе. Звучала музыка, ловко подстраиваясь под ритм схватки.
Кедре коснулась кнопки, и музыка стихла. Самолет парил где-то над битвой, импровизатор неслышно перебирал клавиши. В темноте с шелковистым шелестом повернулась женская голова.
– Я ошибалась.
Сэм хотел досмотреть конец схватки. Он отрывисто спросил:
– В чем?
– В тебе. – Кедре легонько коснулась его щеки. – Я тебя недооценила, Сэм, или переоценила. А может, и то и другое.
Он качнул головой, чтобы прервать прикосновение, а затем сам протянул в темноте руку и провел пальцами по гладкой щеке, по черным локонам. Добравшись до золотого обруча, грубо покачал голову Кедре из стороны в сторону. Мягкие волосы скользили по его руке.
– Хватит гладить, – сказал он, – я тебе не собачонка. Скажи, что ты имеешь в виду.
Она язвительно рассмеялась:
– Если бы ты не был так молод…
Сэм столь резко отпустил обруч, что Кедре, сидевшая рядом на кушетке, едва не свалилась; ей пришлось ухватиться за его плечо. Он молчал некоторое время. Наконец холодно спросил:
– Сколько же тебе лет?
– Двести двадцать.
– Я тебе наскучил. Я ребенок.
На этот раз смех прозвучал ласково.
– Ты не ребенок, Сэм! Вовсе не ребенок! Но у нас такие разные взгляды на жизнь. И ты мне не наскучил. Это-то и беспокоит меня. Уж лучше
